Аэроторпеды возвращаются назад - Страница 12

Генерал Ренуар снова склонился над рисунками и картами. Так, отсюда до Ленинграда всего сто четырнадцать километров. Самолет–истребитель покрывает такое расстояние за пятнадцать–семнадцать минут. Так… Тяжелому бомбовозу потребуется для этого от двадцати до двадцати пяти минут. И, наконец, аэроторпеде типа ГТ-2 — также пятнадцать–семнадцать минут, поскольку ее скорость сравнима со скоростью истребителя. Но торпеды не пойдут на Ленинград: это было бы стрельбой из пушек по воробьям. На сто четырнадцать километров — расстояние от Ленинграда до Кустамяк — стреляют обычные тяжелые пушки.

Аэроторпеды генерала Ренуара — оружие дальнего прицела; они поразят сердце большевизма, их цель — Москва, которая сегодня, как и во все дни до сих пор, мирно вступает в обычную ночь, никак не предчувствуя своей судьбы. Последняя мирная ночь… Последняя ночь перед полным разрушением, морем огня, адом ужасных взрывов, что не оставят камня на камне…

Да, расчеты верны, их можно было бы и не проверять, потому что они были сделаны не здесь, а в тиши лабораторий, где разрабатывался механизм торпед. Никто еще не знал, не слышал ничего об этих торпедах. Тем лучше: о них узнают в грохоте взрывов, в вулканах огня, что расцветут завтра в центре коммунистической заразы…

Генерал Ренуар собрал рисунки, спрятал их в сейф, надел фуражку, на которой помимо обычной военной кокарды красовалась небольшая свастика — знак воинствующего фашизма, эмблема Лиги защиты морали — и вышел из здания. Его «Линкольн» стоял здесь, ожидая, как всегда, появления генерала. Генерал Ренуар на миг остановился на ступеньках, достал из портсигара сигарету. Посмотрел вокруг, нащупывая спички. Солнце уже скрылось за горизонтом, синие сумерки легли на землю. Генерал Ренуар машинально отметил: дует легкий северо–восточный ветерок. Хорошо. Он закурил, бодро уселся в авто и бросил шоферу:

— Аэродром. Главный ангар.

Авто мягко двигалось, покачивая тело Мориса Ренуара на кожаных подушках. Привычным движением руки генерал Ренуар включил радиоприемник и нажал кнопку с надписью «Лондр». Тотчас же в машине раздался голос диктора, передававшего последнюю информацию:

«…Демонстрации рабочих в Лютеции продолжаются. Арестованы несколько агитаторов, которые пытались организовать забастовку–демонстрацию рабочих военных заводов. В Лондр приезжает знаменитая американская певица Лиз Мертон. Она будет выступать…»

Приемник выключен: дальше неинтересно. Выходит, в Лютеции не все в порядке. Однако все это мелочи по сравнению с главной задачей завтрашнего утра. Что поделывает генерал Древор? Он должен выступить одновременно с северными воздушными эскадрильями.

Авто остановилось. Генерал Ренуар вышел, застегивая плащ: ветерок становился все холоднее. Зеленое поле аэродрома было пусто — лишь виднелись вокруг него фигуры часовых и около ангаров стояли несколько механиков, только что вышедших из дверей. Всевидящее око генерала Ренуара заметило справа от главного ангара удивительную большую машину — без крыльев, но с огромным воздушным винтом наверху: это был его автожир, всегда готовый к полету. Рядом Ренуар заметил механика Уэльса, который как раз в эту минуту вылез из кабины. Решительными шагами генерал направился к автожиру.

— Что случилось, Уэльс? — спросил он. — Почему вы не отдыхаете?

— Во время последнего полета, господин генерал, вы сказали, что руль высоты тяжеловато идет. Я проверил и, похоже, нашел причину: немного погнулся шарнир. Уже исправлено, господин генерал.

— Хорошо. Идите, отдыхайте, Уэльс. Завтра у вас будет немало работы.

Генерал Ренуар направился к главному ангару — и по пути двумя–тремя словами приветствовал каждого из встреч- ныха: он отлично знал, как добрые слова действуют на подчиненных. Они своими глазами видят, что командир думает о них, хорошо помнит имя каждого, вникает в его дела и тому подобное. Генерал Ренуар был уверен: его любили и уважали, как строгого, но заботливого, всевидящего командира.

И повсюду он видел, как безукоризненно выполнялись все инструкции. Да разве могло быть иначе?.. Большинство этих людей он знал давно, все они прошли через специальную школу при институте. Знали и они его, знали, как строго наказывает он за малейшую провинность — и как награждает за хорошую работу. Нет, в отношении людей — он спокоен!

У дверей главного ангара стоял часовой. Он пристально смотрел на генерала: лишь один Морис Ренуар имел право свободно заходить в ангар, не показывая особого пропуска с фотографией. И пусть даже часовой увидел бы перед собой приятеля, с которым расстался в казарме всего полчаса назад, — он обязан был проверить пропуск. Да и в целом на территорию аэродрома было запрещено заходить кому–либо из служащих других военных частей: только те, кому выпала редкая честь принадлежать к специальному воздушному отряду Первой армии, могли находиться здесь — и всякий раз им, тем не менее, приходилось доказывать это право наличием официального пропуска.

Сразу за дверью генерал увидел дежурного техника, который быстро поднялся из–за своего столика.

— Добрый вечер, Жюст. Как в ангаре? — спросил Ренуар.

— Все в порядке, господин генерал, — был ответ.

— Торпеду 4 НК вынесли?

— Сразу, как только получили распоряжение, господин генерал.

— Хорошо. Нет, оставайтесь здесь, я пройду к торпедам.

Если на аэродроме царили глубокие сумерки, — здесь, в ангаре, все было залито светом. Спокойно стояли громады бомбовозов, словно ожидая своей очереди лететь на врага. Стрельчатые дюралюминиевые крылья простирались в стороны, пряча под собой ящики с термитными бомбами; по инструкции, они устанавливались на самолет лишь перед самым вылетом. Закрытые холщовыми чехлами пулеметные и пушечные дула были направлены вперед; с каждого самолета, с каждого бомбовоза смотрели эти дула, пока еще скрытые под чехлами. Тем самым была осуществлена одна из идей профессора Ренуара: любой самолет, даже тяжелый бомбовоз, должно быть хорошо вооружен для воздушного боя с вражескими самолетами и для нападения на войска противника с воздуха с помощью не только бомб, но также пушек и пулеметов.